Заарин. Страница 3

— Почему же его не отпустят? — искренне удивился Ба-ташулуун.

— Прошлым летом на Сур-харбане Батлай выиграл скачки на моем донон-хэер (четырехлетий гнедой скакун). Русский нойон еще тогда положил на Гнедого глаз… Он требует отдать ему коня, и тогда он отпустит брата.

— Это сээр… нет правды на земле… — печально вздохнул Баташулуун. — Будет лучше, если ты отдашь ему Гнедого… Но что же ты хочешь от меня?

Гомбо искоса взглянул на заарина и, снова опустив глаза, произнес:

— Я хочу наказать русского. Я хочу съесть его душу… Научи меня, богдо!

Баташулуун не удивился просьбе, он и ожидал от молодого дерзкого шамана нечто подобное.

— Я могу научить тебя, — сказал он, — но я не стану этого делать. Это сээр, великий сээр. Не пристало хаялгын-боо заниматься подобным.

— Но это делают даже непосвященные черные шаманки! — воскликнул Гомбо.

— Ты знаешь, как поступают с ними, — сказал Баташулуун. — А теперь иди.

— Батлаю семнадцать лет, он лучший наездник в округе! — не унимался Гомбо. — Он смел и дерзок! Батлай не склонит головы, и русские убьют его, богдо. Помоги!

Баташулуун закрыл глаза.

— Иди, — сказал он, и губы его не шевелились.

Гомбо Хандагуров подчинился. У войлочного полога на выходе он оглянулся и увидел, как заарин-боо с закрытыми глазами парит в трех вершках над ковром, застилающим земляной пол юрты…

Глава 2

МОЛЧАЛИВЫЙ ДВОРНИК

9.33. Поселок Хандабай. Автостоянка возле лицея

— Что нового наваял, сочинитель? — поинтересовался Стас.

Артем в это время въезжал на автостоянку у лицея. Он сперва припарковал внедорожник, а уже потом повернулся так, чтобы видеть одновременно и Стаса на переднем сиденье, и на заднем — Джину, ради которой главным образом и продекламировал, нарочито пафосно:

— А дальше? — спросил Стас.

— Все.

— Прикольно, Артем, молодец! — похвалила Джина, хотя Артему было абсолютно не ясно, действительно ли ей «прикольно» и он «молодец», либо все ровно наоборот, стишок — отстой, а он — придурок.

Разве можно было понять, что на самом деле скрывается за этой чуть насмешливой улыбкой, за врожденным прищуром раскосых карих глаз? Тем паче для европейца мимика азиата загадка. Впрочем, Евгения Лунева, для друзей Джина, буряткой была лишь по матери, которая родилась на Ольхоне. Именно эту азиатскую половинку девушки Артем Беликов, ее одноклассник, обожал и одновременно не понимал совершенно. Может, поэтому и обожал?

Девушка почти не красилась. О таких, как она, говорят: хорошенькая, но добавь чуть яркости макияжа да фирменных тряпок, назвали бы красивой…

— «Камеди-клаб» меньше смотри, — посоветовал другой одноклассник Артема Стас Кузнечихин, покидая салон внедорожника. — Если ты стишки вроде того, что прочел, на творческий конкурс отправишь, не видать тебе вызова на экзамены. В Литинституте дяди серьезные сидят, им твои хохмочки — что черту ладан.

Джина усмехнулась:

— Тебя послушать, так там дом престарелых без чувства юмора.

— Зато с застарелым геморроем и болезнью Альцгеймера.

— Перестань, Стас, там преподают нормальные люди, и даже неплохие поэты среди них попадаются, — заступился за профессуру Артем.

Они стояли на заасфальтированной школьной стоянке, теперь полупустой по случаю летних каникул. Среди десятка учительских машин Артем разглядел темно-синий «фольксваген» завуча Нины Павловны, ради встречи с которой друзья и заехали в школу.

Автостоянка находилась с правого торца корпуса лицея, с задней стороны которого сразу за спортивной площадкой на месте недавно вырубленного старого осинника высился теперь двухметровый забор из рифленого железа, огораживающий стройку. Учащихся становилось все больше, давно назрела необходимость в новом корпусе, и в этом году руководство наконец изыскало средства на его строительство.

Еще лет пять назад лицей был обычной средней школой деревни Хандабай, теперь пригорода Иркутска, до центра которого на рейсовом автобусе можно было добраться за сорок минут.

Давным-давно, еще до октябрьского переворота 1917-го, здесь был бурятский улус, но по какой-то давно забытой причине жители вдруг разом покинули его, и свободное место со временем заселили русские переселенцы, сохранив за новой деревней старое название.

Хандабай — удобно расположенное и благодатное место вдалеке от промышленных предприятий, с чистой речкой Олхой, правым притоком Иркута, с тайгой, подступающей к самой околице. Все это сыграло свою роль, и в километре от него уже вырос коттеджный поселок с тем же названием, а чуть поодаль, выше по течению Олхи, строился новый.

В загородные дома въезжали семьи среднего, а чаще высокого достатка. Их дети стали посещать деревенскую школу. Ее отремонтировали, переоборудовали, и очень скоро она превратилась в престижное учебное заведение. Само собой, и деревенские дети продолжали учиться в лицее, и отношения в классах строились не по имущественному признаку, хотя, конечно, полностью отрицать его влияние было бы глупо.

Джина, например, родилась в Хандабае, и родители ее, сколько она помнила, работали на иркутской мебельной фабрике, мать технологом, отец рабочим-станочником. Семья не бедствовала, но и не жировала, особенно в теперешние после-кризисные времена.

Стас Кузнечихин был сыном режиссера Иркутской студии кинохроники, который с очередного гонорара взял участок и начал строительство, но грянул кризис, будь он неладен, кинопроизводство зачахло, и двухэтажный коттедж так и не был до конца отделан. Второй этаж уже два года оставался нежилым. Впрочем, в оконных проемах стояли остекленные рамы, черновые полы были застелены. Стас давно поднял наверх диван с компьютером и был теперь единственным владельцем целого этажа. Недоделки не смущали ни его самого, ни его друзей, которые, минуя нижний этаж, ходили в гости напрямую из сада по приставной лестнице.

По-настоящему состоятельная семья была только у Артема Беликова. Компания, совладельцем которой являлся его отец, занималась нефтью и нефтепродуктами, ей принадлежала в том числе треть автозаправочных станций города.

Артем вырос нормальным парнем, папиным капиталом не кичился, но впадал порой в другую крайность. Он был идеалист, искренне полагавший, что в нищей стране богатым быть попросту неприлично. Впрочем, от подаренного на совершеннолетие внедорожника не отказался. С детства знал, что машина не роскошь, а средство передвижения.

Вдобавок ко всему Артем писал стихи и по окончании лицея, а учиться оставалось еще год, предполагал поступить в Литинститут на бюджетное отделение, переселиться в Москву и, живя на гонорары и стипендию, полностью отказаться от папиных дотаций. Насколько этот план нереален, он покуда не представлял…

А ребята между тем продвигались к центральному входу.

— Я, Тема, не совсем понимаю, зачем нам эти справки? — поинтересовался Стас.

— На заправке сказали, что, раз вам с Джиной нет восемнадцати, на работу вас без справок из лицея не возьмут.

— Ни фига себе. — Стас усмехнулся. — Сказал бы отцу, без всяких проблем бы нас приняли!

— Мы не на отцовскую заправку устраиваемся.

— Почему? — удивился Стас.

— По кочану! — вступила Джина. — Тебе-то, Стас, какая разница?

Асфальт перед входом мел метлой с длинной ручкой, скажем так, нетипичный дворник. Высокий блондин в строгом выглаженном костюме, при галстуке подметал школьный двор с выражением лица сосредоточенным и серьезным, словно занимался бог весть каким важным делом. Словом, будучи своеобразной визитной карточкой лицея, зрелище он представлял диковинное — для тех, конечно, кто видел его впервые.

— Доброе утро, Валентин Петрович! — поздоровались ребята, проходя мимо.